Лунная соната для бластера - Страница 21

Я встал из-за столика. Расплатился с официанткой, усталой и истрепанной, точно старый коврик, выслушал пару дежурных любезностей и препоручил Маркоса ее заботам, что обошлось мне в несколько лишних кред. Луна, как и все домены, пользуется универсальной валютной системой, и земные деньги — русские рубли, европейские экю, американские песо или османские танги — хождения у нас не имеют. Часы инфора показывали шесть тридцать семь — еще чертова уйма времени, так что я решил присесть где-нибудь и, наконец, спокойно разобраться с файлами из мерриллова аугмента, а заодно — с досье на господина майора. Объяснение Маркоса казалось таким привлекательным… так легко было свалить все на недостижимого и неуязвимого Меррилла… но что-то оставалось непонятным, неясным, вылезало из всех и всяческих рамок, пузырясь и бродя, как бракованный чумак… Короче, пентовская моя душа требовала доказательств.

И опять ничего у меня не вышло. Не успел я даже отыскать незанятую скамейку, как сигнал вызова опять навязчиво зажужжал у меня в ухе.

Я тихонько ругнулся про себя. Давненько не было у нас такого наплыва, чтобы свободных пентов дергать приходилось… Кстати, а дежурство у меня началось уже, или нет?

Проверил — оказалось, уже тридцать восемь минут как идет. Пришлось ответить.

— Для тебя две новости, — бросил Вилли без предисловий, — и обе плохие. Первая — на тебе нарушение режима в отсеке 37-В-8, и вторая — тебя требует шеф.

— С чего начинать? — поинтересовался я, сворачивая к транспортеру. Оно, конечно, начальство надо уважать, но «нарушение режима» — термин слишком растяжимый, чтобы моя совесть могла чувствовать себя спокойно.

— На твое усмотрение. — Лосенок очень натурально пожал рогами.

— Тогда шеф подождет.

Я продавил телом мембрану, и неумолимо-мягкие объятья транспортной капсулы приняли меня, чтобы через сорок шесть секунд изблевать в полупустой коридор, проходящий между куполами Ахимса и Авидья.

Против ожидания, это был не кришнаитский рег. Может, когда-то здесь и обитали вайшнавы, но уже давно переехали в более обжитые места, а два купола подмяла под себя Глюколовня.

В ноздри мне ударила обычная для здешних мест вонь, с которой не справляются ни чахлые кустонасаждения, ни очистители воздуха. Пахло блевотиной, стоялым потом, дыханием множества людей, тухлыми чумаками, ацетоном, сиренью и фрамбезоном. А еще — гарью, и это меня сразу насторожило.

Выщелкивая из кобур блиссеры, я попытался через глос выйти на камеры слежения в названном Вилли отсеке — на самом деле отводкой на шесть комнат в самом дальнем углу нижнего слоя Ахимсы. Ничего. Все до одной отключены.

Я ускорил шаг, и через минуту понял, почему не смог дозвониться до камер. Сплюснутый волдырь на потолке, вмещавший датчики всех систем глоса, был аккуратно выжжен — на мой профессиональный взгляд, из бластера. В атмосфере висел синеватый дымок.

Мне стало худо. Одно дело — мелкое хулиганье, центровики, шваль, и совсем другое — опытные групари (ни на кого другого я погрешить не мог), настолько обнаглевшие, чтобы средь бела дня, в населенной зоне плевать на Закон о разрешенном оружии. Гаузер, из которого стрелял в меня Сиграм — мерзкая и жуткая штука, но за огнестрел у нас полагается разборка на месте. Еще неизвестно, что для меня лучше — застать преступников на горячем, или упустить…

Возможно, миг малодушия был тому причиной, но, когда я ворвался в тесную комнатку, поливая все вокруг излучением, там уже никого не было. То есть никого живого, потому что два трупа мне уже ничем не могли повредить.

Я спрятал блиссеры — глупо выгляжу с оружием — и осмотрелся, параллельно записывая все увиденное в память инфора. В комнате пахло гарью, озоном и отбивными. Источники всех трех ароматов легко определялись. Горел пластиковый корпус хирургического мейнфрейма, развороченного прямым попаданием; озоном пахло после стерилизующих ламп — одна еще работала, и козырек инфора заботливо темнел, стоило мне ненароком обернуть к ней лицо; а жареным попахивал в первую очередь хозяин всего этого безобразия.

Картина складывалась не то, чтобы обыденная, но вполне ясная. Распростертый на полу полуобугленный человечек в хирургических плавках — я обратил внимание, что волосы на его теле не росли вовсе, а для врачей это обычное дело — являлся, сколько я мог судить, центровиком-нелегалом, работавшим в обход групп, давно и прочно подмявших этот бизнес. Я заглянул в прозрачную кювету, где плавали комочки клонированной глии и серебряно-ворсистый нейрочип — так и есть, нестандартная модель, совсем непохожая на тех паучков, которые я конфисковал у покойного Танкреда. Мне показалось даже, что я различаю на поверхности интелтронного ядра университетскую метку — скорей всего, этот чип начинал свою карьеру в качестве датчика-имплантата. А сидевший в операционном ложементе юнец был, надо полагать, незадачливым клиентом, польстившимся на дешевизну операции. Пожалеть о своем решении он вряд ли успел — черепная крышка была уже снята, и заряд горячей плазмы выжег большую часть мозговой ткани; обнажилась паутинная путаница нервов, тончайшие странички мозжечка обгорели и расползлись.

При таком раскладе понятны становились и мотивы преступления — дома, прикрывающие центровиков, крайне болезненно относятся к своим привилегиям, — и жестокость, и наглость — групари не боятся полиции, понимая, что мы не станем всерьез конфликтовать с ними. Интересно, правда какому именно дому мы обязаны еще двумя окончательными трупами, но выбор, в сущности, фордовский — или Карел, или Синий Дракон, но драконы всегда оставляют метку. Здесь метки не было. Значит, Карел.