Я запихал Элис в скорлупу, проверил запас дыхательной смеси, исправность генераторов, потом втиснулся в скафандр сам. На мое сложение создатели сего инженерного чуда не рассчитывали. Лунари — даже нормаформные — склонны вымахивать под два метра. Лопатки упирались в горб теплообменника, плечи сворачивались в трубочку.
Не стану рассказывать, как мы карабкались по сотрясающемуся каркасу наружных конструкций, добираясь до кольцевой балки, как лезли в капсулу, как меня подташнивало от ужаса при мысли, что стоит мне сорваться — и я несколько часов буду лететь вниз, чтобы моя скорлупа на три метра ушла в камень… Но молился я только об одном — чтобы станция не сошла с орбиты слишком рано. Если на Луну — или Землю — упаду я, хуже станет только мне самому. А вот если «Лагранж-2» ухнет в Атлантический океан… или прихлопнет Лулвабур… или хотя бы размажется по Синус Централис…
Модули продолжали лопаться; пересадочный рег медленно превращался в каплю расплавленного металла, покрытую кое-где неровной трещиноватой коркой. Жестокое, бешеное солнце подсвечивало ее сбоку, и казалось, что по теневой стороне бродят смутные багровые призраки. Время от времени из темноты прорывались бледно-зеленые вспышки, и тогда изображение на обзорном экране скафандра смазывалось на миг под электромагнитным ударом, и все гуще становилось окутавшее станцию облако газа и пыли. Обернувшись, я с ужасом заметил, что сапфировые жгуты разрядов уже бродят по оконечности цилиндра, вмещавшего батарею реакторных колец. А это значило, что в любой момент могут сдать распредщиты, и тогда все, что осталось от станции, просто испарится под давлением звездной плазмы… и мы вместе с ней.
Скорлупы ползущих к другим капсулам лагранжевцев выглядели осколками раскрашенных яиц, вывешенными в причудливом беспорядке на паутинно-тонких по сравнению с тушей станции крепежных балках. Пока я смотрел, две капсулы одна за другой оторвались от фиксаторов; вспыхнули в солнечных лучах облачка пара — выхлоп направляющих ракет, — и цилиндры медленно двинулись в сторону лунного полумесяца.
В наушниках царила противоестественная тишина. Когда мы выбирались из шлюза, у меня не было времени настраиваться ни на волну скорлупы Элис, ни на общий канал.
Моя подруга забралась в люк, я последовал за ней. Мы заняли места в амортизаторах, я пристегнул скафандр к ложу и только после этого изо всех сил дернул за рычаг отстрела. Капсула дернулась. Из невидимых патрубков полилась, мгновенно застывая, гасящая силиконовая пена. Когда через несколько часов мы врежемся в поверхность Луны, она нам здорово пригодится.
Я поймал губами упрямо ускользающий мундштук от баллона с питательным раствором. Кроме питательности, раствор не отличался никакими достоинствами, но я глотал его так, словно то был нектар пополам с амброзией. Напившись, я включил шлемофон, прошелся по всем каналам, пока не услышал ровное дыхание Элис.
— Вот мы и победили, — прошептал я, чувствуя, как сведенные от хронического напряжения мышцы постепенно расслабляются. Шлем выдавал мне на экран полетные данные — скорость, ускорение, расстояние до поверхности. Лететь предстояло еще долго.
— Мы победили для других, — ответила Элис хрипловато. — А для себя?
Для себя — еще нет. Это я понимал. Но следующее сражение начнется лишь через несколько часов. Я установил внутришлемный зуммер, чтобы тот разбудил меня за полчаса до посадки, закрыл глаза и постарался отключиться. Ловите момент, господин Макферсон — когда еще вам выпадет время вздремнуть?
Посадочная площадка Нулевой точки располагалась сравнительно недалеко от кратера Лаланда, в Центральном заливе — селенографическом образовании, примечательном исключительно своим расположением в самой середке Эртсайда. Собственно, этому факту площадка была обязана как названием, поскольку отчет лунных долгот начинался именно отсюда, так и существованием — потому что любое тело, падающее из второй точки Лагранжа в направлении земного спутника, обязано было закончить свой путь если не точно на вершине символической пирамидки, отмечавшей место пересечения экватора с нулевым меридианом, то в ее ближайших окрестностях.
Прилунились мы отнюдь не мягко — даже ракетные компенсаторы и гасящая пена не смогли полностью поглотить кинетическую энергию, набранную капсулой при падении из эль-точки. Нас едва не размазало по реголиту, потом отдачей швырнуло вверх, вновь шмякнуло о поверхность, уже мягче, и, наконец, пляска святого Витта прекратилась. Я открыл глаза, убедился, что жив и разгерметизация моей скорлупе пока не угрожает, попытался глянуть на Элис, но вросший в плечи шлем не позволил — чтобы посмотреть вбок, человек в скафандре вынужден поворачиваться всем телом, или подключать обзорный экран — задача сама по себе нелегкая, если учесть, что команды приходится отдавать в основном движениями подбородка.
Неуклюжесть скафандров вошла уже в поговорку, но причина тут не в космическом вакууме. Будь перепад давления единственной проблемой, нынешние скорлупы были бы не тоньше пижамы. Настоящую трудность представляет поддержание постоянной температуры. Вакуум сочетает в себе худшие свойства жара и холода. Поэтому приходится сначала закутывать человека в термоизолятор, а потом отводить накапливающееся тепло: отдельный инженерный кошмар. Конечно, нынешние скорлупы нельзя сравнить с конструкциями начала космического века, но концептуальных прорывов в этой области (как и во многих других) не наблюдалось с тех самых пор.